Цитировать незабвенного Жеглова — одно удовольствие. Не сыщик, а ходячий кладезь афоризмов. Словцо-то, и впрямь не из его лексикона. Вот только вряд ли оно заслуживало столь презрительного тона.

Иногда и милосердие требовало известного мужества. Если шло вразрез с государственной политикой.

История пятерых харьковских священников, выступивших против смертной казни в разгар ее широкого применения, любопытна сама по себе. Однако в контексте эпохи она смотрится еще интересней. Повествование о тех, кто «милость к падшим призывал», было бы неполным без рассказа о самих «падших». А потому придется воспользоваться способом, приемлемым скорее для романиста, чем для газетчика: тянуть две сюжетные линии одновременно. Начнем с локального эпизода, как нельзя лучше характеризующего обстановку в стране зимой 1905-1906 гг. 

Помещица Валентина Розалион-Сошальская приехала в Харьков из Купянского уезда после того, как «революционные» крестьяне разгромили ее имение. Думала, здесь будет спокойнее. Но в дом, снятый беженкой, вскоре нагрянула полиция: кто-то донес, что там прячут винтовки. Когда закончился обыск, помещица охнула: квартира напоминала имение после погрома. Один к одному. 

С новым счастьем! 
О том, что противоборствующие стороны являются лишь отражением друг друга, догадывались многие. Но смельчаков, пожелавших озвучить открытие, нашлось всего лишь пятеро: протоиерей Павел Григорович, священники Николай Вознесенский, Владимир Шаповалов, Иоанн Филевский и Владимир Купленский. Вот только время для откровений они выбрали несколько странное — 1 января 1906 года. Именно тогда газета «Волна» опубликовала коллективное письмо под названием «Голос священника о смертной казни и об убийстве как средстве политической борьбы». 

Тему трудно было назвать новогодней. Но после кровавых событий октября-декабря 1905-го о праздничном настроении все равно говорить не приходилось. За традиционное пожелание «с новым счастьем!» можно было и по физиономии схлопотать. «Дорога ложка к обеду» — гласит пословица. Голос у батюшек прорезался тогда, когда чаша весов стала медленно, но верно клониться в сторону власти. А где же они были раньше?
На съезде благочинных, состоявшемся в начале октября, один из «подписантов», отец Иоанн Филевский, горячо отстаивал интересы харьковских семинаристов, объявивших забастовку. Он решительно высказался против репрессивных мер, предлагавшихся ректором. Попустительство повлекло за собой закономерные последствия: несколько воспитанников семинарии плеснули серной кислотой в своего инспектора. Среди разномастной публики, встречавшей Новый год на холодногорских нарах, имелись в изобилии и будущие батюшки. 

Если подобное творилось в духовной семинарии, то что говорить о заведениях «бездуховных»? Таких, к примеру, как реальное училище. Один из его воспитанников к моменту опубликования «резонансного» письма нуждался в милосердии более чем кто-либо. Потому как совершил «геройский» поступок — застрелил представителя власти. 

Подвиг Ильича 
Пятнадцатилетнего Александра Скрипченко роднило с «великим вождем» не только отчество, но и социальное происхождение. Папаша «борца за свободу» был коллежским советником, что, согласно табели о рангах, приравнивалось к званию полковника. Илья Кузьмич и должность занимал серьезную — старший ревизор акцизного управления. А вот сынишку его, как и Ильича-первого, почему-то неудержимо тянуло в революцию.
5 декабря 1905 года, зайдя в 4-й полицейский участок, Скрипченко-младший поинтересовался, может ли он видеть пристава. Дежурный немедленно доложил начальнику о посетителе. И когда пристав в конце концов явился пред светлые очи юного революционера, тот выхватил револьвер… 

С простреленной кистью и пулей, застрявшей в печени, старый служака еще пробовал удушить юного киллера. Но не успел — отключился. Спасти пристава Колтуновского пытался прославленный доктор Тринклер, увековеченный в названии одной из харьковских улиц. Увы, безрезультатно. Убийцу задержали на месте, но что толку… Последние слова покойного, как сообщили свидетели, были непечатными. 

…Это сравнение может показаться кощунственным, но оно напрашивается само собой. Иисуса Христа распяли на тридцать третьем году жизни, Виктора Евгеньевича Колтуновского застрелили на тридцать третьем году беспорочной службы. А повернись жизнь иначе, он вполне мог бы оказаться в числе радетелей за отмену смертной казни. Прежде чем ступить на неблагодарную полицейскую стезю, наш герой окончил… Черниговское духовное училище. Так что о «любви к ближнему» мог рассуждать не менее квалифицированно, чем «подписанты». 

Поворачивай оглобли! 

Уже 3 января «гражданская позиция» милосердных батюшек подвергалась существенной корректировке. «Мы не вполне согласны с редакцией одной фразы», — заявили Павел Григорович и Николай Вознесенский. Речь шла о словах, более чем принципиальных: «Нам одинаково жаль как убитого за свои убеждения революционера, так и солдата, убитого на своем посту и убежденного в том, что он свято выполняет свой долг». 

Священники, двумя днями ранее утверждавшие, что «смертная казнь — всегда зверство», неожиданно «прозрели». Оказалась, существуют нюансы: «С идейно-христианской точки зрения несомненна разница в самой деятельности того и другого, то есть человека, сознательно и свободно избирающего путь насилия и кровавой борьбы, и того, кто по историческому преданию и по чувству долга втягивается хотя бы и в ту самую борьбу». Газете, напечатавшей «поправку», оставалось только «высказать глубокое сожаление», что авторы «не столковались относительно окончательной редакции письма».
Чуть позже «озарение» снизошло еще на одного из подписавшихся — священника Владимира Купленского. Он решительно присоединился к «поправке», а трехнедельную задержку с оглашением своих «обновленных» взглядов объяснил пребыванием в отпуске.
К тому времени публика уже знала о причинах «просветления». Оно и впрямь снизошло свыше. Не с самих небес, правда, но тоже от весьма почтенной инстанции. За батюшек взялся высокопреосвященный Арсений (на фото): «Некоторые пресвитеры города Харькова без моего благословения самовольно устраивают собрания… Напоминаю сим пресвитерам правило 39 святых Апостолов, по коему пресвитеры, без воли своего епископа, ничего да не совершают, и 31, по которому пресвитеры, самовольно устраивающие собрания, подлежат извержению». Больше всего досталось отцу Павлу: «А протоиерей Григорович, за много раз замеченные за ним вольности, низводится на вторую вакансию священника при Крестовоздвиженской церкви, а настоятелем оной назначается член консистории протоиерей Николай Любарский…» 

Распоряжением Синода всем «подписантам» было воспрещено отправление священнослужительских обязанностей впредь до выяснения их вины. Следствие поручили произвести отцу Иоанну Пичете. Ситуация, в которую попали батюшки, стала отдаленно напоминать положение Александра Скрипченко. Тем более что и на того тоже «снизошло»…
Озарение № 2 
Убежденный атеист вдруг попросил, чтобы ему в камеру принесли Евангелие, добился разрешения на посещение тюремной церкви. Если в случае со священниками «толчком к просветлению» послужили административные меры, то убийце хватило толчков самых обыкновенных. А также пинков и ударов. Родители, посетившие Скрипченко в тюрьме, обнаружили сына жестоко избитым, о чем с неподдельным возмущением сообщили «широкой общественности». 

Посчитав, что в «глубокое раскаяние» судьи могут и не поверить, влиятельные родители решили обратиться к психиатрам. Одновременное «возделывание» сразу двух нив привело к любопытному результату. Получалось, что «невменяемый» Скрипченко тем не менее глубоко осознал свою вину и покаялся в содеянном. Явная несуразица вылезет наружу во время суда. Ну а пока разворачивалась медицинская трагикомедия. 

Незадачливому киллеру пришлось пережить четыре освидетельствования. «Тяжким дегенератом» назвала Скрипченко комиссия доктора Якоби. Следующая комиссия, возглавляемая уже целым триумвиратом светил, подкорректировала диагноз: «Очень тяжкий дегенерат». Правда, на всякий случай уточнила: «определенной формой психического расстройства не страдает». Что тем не менее не помешало ей признать убийцу «психически несостоятельным». Взялись врачи и за родню революционера: «Прадед, дед и дяди обвиняемого — глубокие алкоголики. Мать его в детстве страдала падучей болезнью». 

Стремясь вызвать сочувствие к узнику, либеральная пресса разносила эти откровения по всей империи. Особенно пикантно они смотрелись рядом с рассказами отца о том, что сын его часто посещал революционные сходки и даже выступал(!) на них. Диагнозы, выносившиеся пятнадцатилетнему «борцу за свободу», превращались в приговор самой революции. Но только ли ей? Ведь государственный служащий Илья Кузьмич Скрипченко происходил из все той же «глубоко дегенерировавшей семьи». И как тогда удержалось русское самодержавие? 

С превеликим трудом. Возможно, потому, что был еще очень молод грозный конкурент, поднявшийся на волне свобод, дарованных царским манифестом от17 октября 1905 года.
Общественное мнение 

Дело Скрипченко и дело священников на страницы новорожденной «независимой» прессы выплеснулись практически одновременно. Что произвело немалое смятение в обществе. О проблемах, требовавших весьма специфических знаний, взялись судить все, кому не лень. Одна из статей в газете «Волна» начиналась симптоматически: «Я не знаток канонического права, но…» Но тем не менее возьмусь поучать высокопреосвященного, как именно нужно толковать правила святых Апостолов. 

То же самое случилось и с диагнозами. Спецов в области психиатрии оказалось еще больше. Общественность склонялась к тому, что «очень тяжкий дегенерат», безусловно, не может отвечать за свои поступки. Петиции с просьбой передать Скрипченко на поруки пошли косяком. Союз учителей, родительские комитеты, союзы учащихся кричали во весь голос: «Пребывание в тюрьме может плохо сказаться на его физическом и психическом состоянии!» Убийцу поместили до суда на Сабурову дачу. 

Обе истории, однако, окончились относительно благополучно. Если не учитывать, что у пристава Колтуновского по этому поводу могло быть и иное мнение. Священники вернулись к исполнению своих обязанностей, Скрипченко счастливо избежал смертной казни. Тем более что она ему не грозила в принципе. Согласно российскому законодательству, набросить петлю на малолетнего не мог даже военный суд. Громкая кампания, развернувшаяся вокруг этого дела, служила не спасению Скрипченко, а очернению государства. Дескать, до чего докатились, гады: хотят повесить больного ребенка! 

…«Социализированных батюшек» в 1918 году помянула недобрым словом газета «Русская жизнь». Многие тогда считали, что именно излишний либерализм привел империю к краху. Крестовоздвиженскую церковь, более известную под своим первым названием — Мироносицкая, разрушили те, кого защищал ее настоятель, протоиерей Павел Григорович. Казалось, история жестоко посмеялась над священниками, утверждавшими, будто «призрак смертной казни не испугает ни убежденного революционера, ни убежденного черносотенца». Ведь именно террор помог удержаться на плаву российскому самодержавию в 1905-1907 годах. К этому же средству прибегли и большевики, победившие в гражданскую. 

В пользу милосердия говорит простая арифметика. Отнюдь не нежная романовская монархия просуществовала триста лет. Советская власть, по части жестокостей многократно переплюнувшая царизм, тихо почила после семидесяти. Есть тут
над чем задуматься…